Автобус. Май. Пес. (Москаленко Сергей)

Автобус бежал, мерно отталкивая километры локтями. Я сидел в нем - как маленькая отстраненная блоха, которая не пьет крови, а только едет... Я сидел, просеивая пейзажи и лица через сита мутных медитативных глаз - моих или уже чужих? - Я много думаю, о этих зрительных параллельных вложенных и совмещенных пространствах, пространствах восприятий и предпочтений миллионов и миллиардов. Острые тени и блики сшивают их вместе - как булавки, прокалывая насквозь всю огромную толстую пачку... Рискуешь, присмотревшись пристально вдаль, рассмотреть чужие глаза, смотревшие или смотрящие на это. Невыносимо и смешно. Когда как. Сначала невыносимо - потом смешно. Или наоборот - по настроению.
Между двух сел, явно выброшенный разлюбившими хозяевами из мерседеса или БМВ - лохматый, явно породистый пес, жизнерадостно принюхивающийся к чему-то, срывающийся вслед за пятнышком бабочки... Что он знал, что чувствовал? - Животные умеют слушать само журчание времени, особенно коты, медитирующие о Великих Кошачьих Небесных Царствах... Я иногда вижу их глазами - эти плавные токи теплых и ласковых пространств, мягких гнездышек в форме глаз соседской кошки... Мышки ласкают хвостиками, рыбы сладко приплескивают плавниками - как раз тогда, когда высокая, чистая кошачья песнь, вечно звучащая там, доходит до апокалиптического предела... Наверное, я сам - на какую-то долю - кот...
Но я говорил о псине, быстро схваченой из окна крючьями моих глаз. Я был рад за него. Я представлял себя на его месте. Я ложился в траву и прислушивался к птицам и шмелям. Я гнался за мотыльками, я терся о стволы и подымал лапу. Как хорошо и покойно мне было за него!
Спустя несколько часов, изрядно высосанный чужим городом (а где СВОЙ-ТО?) я тихо прел в пряном рассоле майского липкого дня внутри железного раскаленного быка на колесах... Я уже прощался с самой мыслью о прохладе... Забавно, жар не вдохновляет к размышлению о пространствах и свободе... Бог, святость, прохлада, даль, сияние, свобода... С другой стороны: ад, каморка, пытка, затхлость, насилие, пекучая боль, жадность... Забавно. Нужно будет поразмыслить над этим. Так вот, я торчал внутри этого кипящего чайника, диким усилием воли отгоняя горячую, воркующую головную боль. Она просила, требовала, хитрила, идя на все, лишь бы я впустил ее. Я знал, что поддаваться нельзя. Действительно, если сдаться и открыться - она мягко вползет и растечется внутри черепа, оттеснив усилия и волю за горизонт тела, это будет покой. Но это будет АДСКИЙ покой... В самом разгаре борьбы мы катились как раз мимо того места, где утром я отловил воспоминание о псе...
Холод двумя волнами - вниз и вверх прошел вдоль спины. На пару секунд я даже забыл о своей локальной войне. Это был он - та же бежевая шерсть, те же аристократические уши... Но как что-то чужое, темное и несовместное, как будто только умостившись на животе - закрученно выпирали выдавленные кишки. Вот так приятель. Теперь и ты замкнул круг бытия. Уж не знак ли это для меня? - Впрочем - несущественно. О чем ты думал утром, догадывался ли? - Или может быть, ты даже видел будущее, но чувствуя, что у тебя есть еще целая вечность - несколько часов, ты танцевал свой танец под музыку журчащего времени... Да. Теперь будут мухи и вонь. В лучшем случае тебя закопают в живот вечно брюхатой земли, а червяки и муравьи разнесут твою плоть на сотни метров, и через год, проезжая здесь, я угадаю в тенях и игре листвы на тополях - профиль благородного пса, а придорожная трава покажется такой же шелковистой и длинной, как твоя шерсть...

16.05.97